Иллюстрация: Карта мира: Крым

Крымские татары в местах ссылки умирали ежедневно во множестве. Нередко их не успевали хоронить.

Когда умирал мой дед, рядом с ним находился я один, шестилетний ребенок. Язык ему не повиновался. Но передо мной до сих пор его глаза. Оказывается, взглядом можно сказать гораздо больше, чем словам. И диалог этот будет длиться, пока существует память.

Деда похоронили незнакомые люди. Я не запомнил его могилы. Не смог по обычаю поставить у его изголовья камень с эпитафией или изречением из Корана. Пусть же это единственное написанное мной стихотворение станет памятником ему, моему деду Исмаилу.

Ты здесь, внучок? Поближе подойди.
Подняться не могу. Все злее боль в груди.
В паучьем скособоченном углу.
Уставясь в никуда, часами ты сидишь,
Мой повзрослевший от невзгод малыш.
Сидишь средь глинобитных стен,
Забравших в плен
Твой тонкий голосок.
А ведь совсем недавно
Перебирал ты камушки рябые,
И серые, и голубые,
Что я тебе с прибрежья приносил,
Когда из сада шел, где с самого восхода
Деревья подрезал, траву косил.
Как были счастливы мы оба!
Был день высок, и небосвод сиял...
Лужайку помню с ледяным ручьем,
Где ты с ягнятами скакал
Под солнцем и дождем.
Где рвал цветы, что пахли пряно...
Увы, твое осиротело детство рано.
Нет ни лужайки, ни игрушек, ни ягнят.
Лишь мухи. Мухи неуемные гудят.
А там, где ты гулял,
В прекрасном розовом краю
Другие малыши стрекозами летают,
И плещутся в ручье, и радостно ныряют,
А перед сном свой смех кладут у изголовья.
Дай бог им тоже счастья и здоровья...
Прости, малыш, мне стон невольный.
Невыносимо больно!
Ты встал? Поближе подойди.
Присядь на край козлиной шкуры.
Клянусь, в ней блох и вшей не больше.
Чем у тебя в углу.
Сегодня ночью
Увидишь ты, мой мальчик, смерть воочию.
Мне в изголовье телогрейку подложи,
Сдави ладошками виски,
Держи мне голову, держи.
Ну, а теперь гляди, гляди в мои зрачки.
Ты видишь в них долину нашу, горы?
Аул, разбросанный среди садов,
И россыпь золотистую плодов,
И волны цвета изумруда?
Скажи, ты видишь это чудо?
Ты вздрогнул, рукою вытер мой вспотевший лоб,
Я чувствую души твоей озноб.
А я ведь зубы сжал, чтоб стон
Не вылетел на волю.
Но, видно, сил уж нет.
Полуденного солнца черный свет
Слепит меня сквозь мутное стекло.
Как странно: солнце есть,
Но где его тепло?
В ушах моих расплавленный свинец.
Смерть у порога, близится конец...
Уже не слышу я ни плача твоего,
Ни мух надсадного жужжанья...
Теперь попробую унять
Предательскую дрожь
И сердца маятник немного успокоить.
А ты читай, читай мои глаза,
В них только, правда. Лишь она одна...
Ах, жить так хочется - ведь я еще не стар.
Но мой колодец вычерпан до дна.
И не моя, внучок, вина,
Что все так вышло страшно.
Три месяца мы здесь.
Но эти девяносто дней
Состарили меня сильней,
Чем девяносто лет
Я выдохся, стал немощен и сед.
За что мы тут? Не спрашивай. Не знаю.
Считай, что это рок.
Кто мы теперь? Никто, живущие в Нигде.
Волной беды прибило нас к беде.
Я мог бы долго жить в родном краю,
Следя, как ты становишься джигитом
С открытым сердцем и лицом открытым...
Внучок, куда ты? Погоди.
Решил позвать соседей? Не зови...
Ты вспомни их брезгливое презренье,
С каким нас встретили и свысока, как в рай,
Вселяли в этот занавоженный сарай,
Как скот, которому как милость дали
Хлеб из тоски и воду из печали.
Но на соседей не таи обиды:
За день до нас здесь побывал
Большой начальник местный,
Он им сказал,
Что я, старик, и ты, ребенок,-
Предатели с пеленок,
И потому якшались мы с врагом,
И предавали их отцов и сыновей
Из-за врожденной подлости своей.
Но мы с тобою знаем: это ложь.
И ею многих опоили как дурманом.
Но ты, я в это верю, доживешь-
До дней таких, когда обманом
Ужасным назовут весь этот бред.
И тот, кто нас не знал, и наш сосед
Прозреют и поймут:
Преступники не мы,
А те, кто с умыслом народу лгал...
Пока же будешь есть свой горький хлеб печали
И запивать его водой-тоской.
Мой мальчик дорогой...
Ты тормошишь в отчаянье немом
Меня, полуживого.
И замираешь, и целуешь снова.
Увы, мне не помочь,
Истлела жизни нить,
Я скоро кану в ночь.
Где мне навеки быть.
Немеют руки, ноги.
Готово все к неведомой дороге.,
Прости меня, внучок,
Я грешный, лгал тебе, что живы
Родители твои и скоро их увидишь,
И потому не надо горевать.
Но разве мог я несмышленышу сказать,
Что их уж нет давно - погибли оба
На той войне. Еще там длится брань...
Прими достойно весть. И взрослым стань.
И в жизнь войди джигитом,
С открытым сердцем и лицом открытым...
Знай: трудным будет путь.
Шагая по нему, не позабудь,
Как нарекли тебя, шаин.
О господи, хотя б мой младший сын
Вернулся с фронта!
Он будет звать тебя на тысячах дорог.
Но если имя ты свое забудешь,
То не откликнешься, и пропадешь,
И станешь самого себя стыдиться,
В конце концов, поверишь в ложь,
Которую про нас с тобою сочинили.
И тяжко станет мне лежать в могиле...
Дыхание слабеет...
Сожми ладонь мою покрепче...
Как сладок воздух... как желанен свет...
Внучок, последний мой завет: 
Не позволяй жужжащим этим тварям
Гулять по влажному стеклу
Моих застывших глаз
И по губам остылым.
Ну вот и все.
Последний вздох угас.
Как горько умирать в краю немилом,
Где даже у небес другая синь!..
Прощай...
Аминь
1992 год